Серия: Мой апокалипсис
«…Мы встретимся с тобой в следующей жизни, Лара! Там я буду здоровым, красивым и полным сил, и ничто не помешает нашему счастью. Любимая, родная моя, осмелюсь хотя бы в письме нежно обнять и поцеловать тебя. Прощай. Я много думал над выбором — он верен. Болезнь изуродовала меня, сделала ни к чему не пригодным калекой. Стихи мои, пусть даже они и хороши, — это всего лишь стихи. Я — неполноценный человек, такого ты не заслуживаешь. В этой жизни у меня нет никаких шансов быть с тобой, Ларочка. А жизнь без тебя мне не нужна. Люблю бесконечно. Прощай». — Андрей отложил ручку, потянулся к стоящему возле стола костылю и тяжело поднялся с кресла.
Прохладный весенний ветер играл легкой занавеской. Подойдя к балконной двери, Андрей попытался костылем отодвинуть занавеску, но костыль запутался в легкой ткани, и Андрей раздраженно отбросил его. Он шагнул на балкон, опираясь на дверной косяк, подтянулся, ухватился за перила и, навалившись на них животом, стал всматриваться вглубь двора, как будто надеялся увидеть там кого-то долгожданного.
Из двора на высоту двенадцатого этажа поднимался терпкий, сладковатый запах крошечных березовых листочков, первой травы и согретой солнцем пыли. Майский ветер был так деликатно нежен, что захотелось плакать.
«Пора, вот сейчас пора, — решил Андрей, — а то не смогу…»
Он наклонился еще сильнее, потом отпустил перила и кувырком вниз полетел навстречу серому асфальту, зеленой траве на узкой полоске газона и нагретой солнцем пыли. Он летел с открытыми глазами и видел, как серый асфальт тоже стремительно летит к нему и вот прямо сейчас больно ударит в лицо…
Удар. Боль взорвалась чем-то багровым в голове. А потом наступила Темнота…
* * *
Он не помнил, сколько длилась Темнота. Просто однажды вдруг вспыхнул свет, и он увидел себя стоящим на светло-сером линолеуме — без костылей. Попробовал подвигаться — мускулистые бедра послушно напряглись, и ноги двинулись по линолеуму легко и быстро. Это было счастье — чувствовать свое тело сильным. Его захлестнула радость:
«Здоров, совершенно здоров! Полон сил, молод. И красив… — он замедлил бег, стараясь получше разглядеть свое отражение в гладком покрытии: — Она полюбит меня, теперь обязательно полюбит. Какие большие глаза… А челюсти! Мощные, сильные, как и положено настоящему воину и защитнику. Ноги — стройные, быстрые, идеальной формы — все шесть. И украшены великолепными шипами…»
Откуда-то сверху раздался громкий шум. Он поднял голову и увидел ее — свою Лару! Она стояла над ним и громко кричала что-то — он не мог разобрать, что она кричала, — таким громким был голос. Ее красивое лицо исказила гримаса гадливости.
— Лара, я вернулся, как и обещал! — он рванулся вверх, к любимому лицу, но Лара отпрянула, а он упал на спину, но не успел встать…
Последнее, что он видел, была стремительно летящая на него подошва тапка. Хруст плотных надкрылий — и конец…
* * *
…Лара — молодой хирург в районной клинике — в одном тапке вернулась к столу, села в кресло, включила настольную лампу и взяла в руки закапанный слезами листок. Руки у нее были тонкие, нежные, как и подобает красивой романтичной девушке, вовсе не как у хирурга. Хотя она была очень хорошим хирургом.
В кабинет вошла другая девушка — медсестра Юля.
— Звали, Лара Михайловна?
— Нет-нет, Юля, тебе показалось.
— Да ведь кричали же на всю больницу!
— Таракана испугалась. Огромный, черный. Выскочил откуда-то из щели на середину кабинета и как прыгнет на меня, представляешь?.. Никогда не видела, чтобы тараканы прыгали, вот и закричала, извини. — Она вдруг уронила голову на скрещенные руки и громко заплакала.
— Лара Михайловна, Лар, ну ты что? Что с тобой? Разве можно так из-за таракана… сейчас я валерьяночки накапаю… Вот, выпей!
— Я не из-за таракана, Юль… просто как-то не складывается у меня в жизни ничего. Как будто я не в свое время родилась. Живу, хожу — как в тумане, никто меня понять не хочет, все время одна. Потому что этим современным мачо наплевать на то, что мне дорого, ну а мне смешны их интересы… Был один человек, наш больной… ты его помнишь, Андрюша Карпов, с артрогрипозом. Вот он умел чувствовать тонко, прямо в душу заглядывал. Какие прекрасные стихи он писал, Юля! Мне казалось, что он, как и я, из другого времени, и что мы здесь друг друга нашли — два потерянных одиноких странника, две половинки одной души… Все думала, все мечтала, что можем быть счастливы вдвоем. А болезнь… ведь его болезнь лечится. А если и не вылечить, так разве может это быть преградой для настоящей любви?.. И вот, письмо сегодня получила… Он прыгнул с двенадцатого этажа, Юля! Его больше нет, моего странника, и моей души теперь осталась половина. Написал, что любит меня, — и прыгнул. Как же я теперь, опять одна… Ну зачем, зачем он это сделал! — Лара опять заплакала, прижала к губам измятый влажный листок и, закрыв глаза, прочитала на память: — «…Мы встретимся с тобой в следующей жизни, Лара! Там я буду здоровым, красивым и полным сил, и ничто не помешает нашему счастью… Люблю бесконечно. Прощай».
В следующей жизни - 2
В этот раз Темнота рассеялась плавно. Свет нежно проник сквозь веки. Он слегка приоткрыл глаза и увидел, что лежит, свернувшись клубком на теплой мягкой подстилке, в деревянном щелястом ящике. Встал, выгнул спину и потянулся всеми четырьмя лапами, прислушиваясь к телу. Тело было сильным, послушным и гибким.
Легко вылез из ящика и не спеша направился к тазику, стоявшему неподалеку в траве. Напился вкусной дождевой воды, а закончив лакать, стал разглядывать себя в отражении. Пушистый, дымчатый, грациозный, а глаза зеленые.
«Я ей обязательно понравлюсь!» — От радости он подпрыгнул на месте и припустился по гравиевой дорожке догонять лимонно-желтую бабочку. Увлекся и не заметил, как налетел на входившую в калитку Лару.
— Лара! Милая моя, здравствуй!!!.. — закричал, задрав голову.
— Ах ты ла-аапа, ах ты малыш, откуда ты взялся? Ну, иди ко мне, маленький… — Лара взяла его на руки и прижала к груди.
Он ошалел от счастья, затрясся, стал тыкаться в шею, в губы, в волосы…
— Голодный мой малыш, пойдем-ка в дом, я тебе молочка дам.
Пока он лакал из блюдца, гладила и приговаривала: «Малыш, мой Малыш… Теперь ты — Малыш. Запомнил?»
* * *
Бежали дни. Расцветали и увядали цветы. Лили ливни. Ветры ломали сучья в старом саду… А они с Ларой были счастливы как дети, проводя дни в веселых играх, лаская друг друга вечерами и засыпая в одной кровати. Он встречал ее с работы, стремглав бросаясь к двери, едва только звякнет ключ в замке, приникал к ногам, рассказывая, как он ее любит. А она кормила его вкусным ужином, и потом они играли, смотрели телевизор и ложились спать. Лара часто отвозила его на дачу, туда, в старый сад, где они встретились в новой жизни.
Лишь изредка на краю его сознания мелькала мысль, что чего-то не хватает для полноты их счастья, но он гнал такие мысли прочь. И все было прекрасно, и он декламировал ей новые стихи, свернувшись клубочком на ее коленях, а она замирала от нежности, опустив руку в густую дымчатую шерсть… Все было чудесно, но однажды в саду он увидел Голубую…
* * *
В нос ударил пьянящий аромат ее меха, и он потерял голову. Позабыв всё, рванулся к ней, ломая кусты, но путь заслонила широкая грудь Рыжего. Рыжий был в два раза больше, да и весил в два раза больше. Он был взрослее и явно опытнее — надорванное в боях ухо и покрытый шрамами нос красноречиво говорили об этом. Но Голубая ТАК смотрела, ТАК сладко пела нежную любовную песню, что он не смог отступить. Соперники приняли боевую стойку. Шерсть на загривках стояла дыбом, глаза горели как алмазы. Страстное шипение, перемежаемое резкими вскриками, нарушало респектабельную тишину сада. Вечерний воздух, казалось, дрожал от высокого напряжения любовного поединка…
Несмотря на несоответствие весовых категорий, бой длился долго. Лилась кровь, ломались когти, летели клочья шерсти. Он не отступил и тогда, когда совсем перестал видеть противника — кровь залила глаза. Она струилась из разорванных ушей, из прокушенного загривка и разодранного бока, унося последние силы… Закончить драку им помешали люди. Они разогнали их и унесли на руках Голубую. Ослепший, искусанный, он брел по саду, сам не зная куда.
— Малыш! Малыш! Где ты?! — услышал встревоженный голос Лары и, опустив голову, пошел на этот голос, натыкаясь на кусты и поломанные вчерашним ветром сучья.
* * *
— Прости, но ты мне слишком дорог, Малыш! Хорошо, что ты остался жив, и глазки целы, а если бы ослеп? — И Лара передала его в руки человека в белом халате.
Потом был укол, за ним тяжелый сон, а проснулся — от тянущей боли: саднило в паху, и саднило достаточно сильно. Преодолев вялость, он потянулся языком туда, где болело, и, внезапно поняв, что с ним сделали, вскрикнул от ужаса.
К корзинке, где он лежал, подошла Лара.
— Тебе больно, маленький? Потерпи, скоро пройдет. Зато теперь тебя не будут мучить ни кошки, ни коты… Никому не дам обижать тебя, сладенький мой. Ты мой Малыш, ты моя киса родная…
Он больше не мог слушать это неуместное воркованье, отвернулся и молча заплакал. «Что ты наделала, Лара! Зачем же ты изуродовала меня? Неужели ты не понимаешь, что теперь я не мужчина. Ты разрушила нашу жизнь… Стоп! А какая, собственно, разница? У нас и так ничего не могло быть — мы же разных видов!» — Мысль показалась настолько невыносимой, что он, невзирая на боль, выбрался из корзины и, шатаясь, поплелся к открытому балкону. Стиснув зубы, вскарабкался на перила, закрыл глаза и прыгнул вперед… и вниз.
* * *
Лара долго не могла успокоиться и все винила себя за то, что была недостаточно внимательна к своему любимцу. Ведь предупреждал ее ветеринар: единственное, что важно, так это процесс восстановления Малыша после наркоза; что кот в течение суток будет находиться в прострации, и нужно проследить за тем, чтобы он не забирался на высокое место, не выходил на балкон и не влезал на подоконник… а она не уследила!
Но шло время, и печаль постепенно утихала.
В следующей жизни - 3
Очнулся он от того, что его ущипнули. Уши сразу заломило от громкого гула. Стадион гремел овациями, а он стоял на самом верху пьедестала почета, и какая-то девушка слева щипала его за бедро.
— Ты что, с ума сошла? — он схватил ее за руку. — Больно же!
— Так тебе и надо, гадина! А то слишком хорошо устроилась — тренируешься меньше всех, вкалываешь меньше всех, а как первые места получать — так всё тебе? Гадина, гадина… — шипела девушка, вырываясь.
Тут откуда-то сверху раздалась громкая торжественная музыка, гул притих, и громкоговоритель отчетливо произнес: «…Награждаются победительницы юношеской спартакиады среди девушек в беге на сто метров. Первое место — пятнадцатилетняя ученица 10 класса Московской школы Рузаева Анна…»
К пьедесталу подошли трое мужчин в белых спортивных костюмах, и Андрею… нет, Анне вручили первый приз — золотую медаль и грамоту от Спортивного комитета…
* * *
Когда пришло осознание того, что он — теперь она, ему почудилось, что мир сошел с привычной колеи, земля стала уходить из-под ног, и он чуть не свалился с пьедестала. Рядом тут же возник тренер и с озабоченным лицом стал интересоваться, почему так побледнела… Девушка слева (он откуда-то знал, что ее зовут Ленка) злорадно поглядывала на него и строила глазки тренеру… кажется, Сергею Максимовичу.
Солнце слепило. Голова закружилась еще сильней, и он… она потеряла сознание.
* * *
Пришла в себя в приемном покое больницы. Голова больше не кружилась, и Анна… Андрей встал с кресла. Большое зеркало напротив отразило загорелую светловолосую девушку с прекрасной фигурой и длинными крепкими ногами. «Какая хорошенькая, надо же», — подумал Андрей и бездумно отправился вдоль по коридору. Так и шел, машинально и бездумно, пока не увидел открытую дверь.
В кабинете было солнечно и очень светло от белой мебели, белоснежных занавесок и выкрашенных белой краской стен. Среди этой ослепительной белизны навстречу ему шагнула его Лара и приветливо улыбнулась. Она повзрослела и стала еще красивей, чем прежде, сейчас ей было около сорока. Мимика, голос, пластика движений — всё приобрело законченность и стало совершенным. Настоящая женщина, королева — вот кем стала его любимая в новой жизни.
— Анечка, дорогая! Что с тобой? Мне сказали, что тебе плохо стало на церемонии? Ты не травмировалась, точно? Как сейчас себя чувствуешь?
— Я прекрасно себя чувствую! Лара, какая ты стала красивая! Я вижу тебя — и не верю своим глазам… Счастье-то какое, что ты здесь. Скажи, а ты рада?
— Да, Анечка. Я тоже очень рада тебя видеть. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Из всей сборной — ты самый милый человечек, самый порядочный…
— Ларочка, милая, я не Аня! Сейчас объясню. Произошла какая-то ужасная ошибка… Не удивляйся, я понимаю, это странно и необычно — я выгляжу как женщина, но я не женщина…
— Ай-я-яй, девочка, ты присядь пока, сейчас я позову психолога.
— Любимая, не надо психолога! Я не чокнулся, и я не лесбиянка какая-нибудь. Просто я — мужчина. Ну, так получилось, что я оказался в женском теле. Это не главное. Главное — я люблю тебя. Но я не знаю, как теперь быть. Что с нами будет? Скажи, а ты могла бы полюбить меня таким… такой… Ведь для любви нет преград и ограничений, и я…
— Девочка моя… — Лара обняла его за плечи, а он передернулся от этих слов, но не посмел уйти от объятий. — Ты говоришь, любовь, не знающая преград… Послушай, когда-то давно, лет пятнадцать назад, у меня был человек, который понимал меня так, как никто и никогда. Какие прекрасные стихи он мне писал! Никого я так сильно не любила. Ну, разве что своего котенка Малыша. — Лара Михайловна улыбнулась, но в глазах ее птицей металась грусть. — У Андрея была серьезная болезнь. Меня это не останавливало, я тоже думала: для настоящей любви нет преград и ограничений… — Она замолчала и закрыла глаза. Из-под век выкатились слезинки. Лара смахнула их и сказала тихо и жестко: — Только он предал меня, ушел из жизни, бросив здесь одну, несовременную, бессильную и жалкую среди людского равнодушия, злобы и непонимания… Вот послушай, что он мне написал. — Она подошла к столу и достала из ящика мятый листок: — «…Мы встретимся с тобой в следующей жизни, Лара! Там я буду здоровым, красивым и полным сил, и ничто не помешает нашему счастью. Любимая, родная моя, осмелюсь хотя бы в письме нежно обнять и поцеловать тебя. Прощай. Я много думал над выбором — он верен. Болезнь изуродовала меня, сделала ни к чему не пригодным калекой. Стихи мои, пусть даже они и хороши, — это всего лишь стихи. Я — неполноценный человек, такого ты не заслуживаешь. В этой жизни у меня нет никаких шансов быть с тобой, Ларочка. А жизнь без тебя мне не нужна. Люблю бесконечно. Прощай»… Кто дал ему право решать за меня, заслуживает он меня или нет и сколько у него шансов, скажи?! Почему он не спросил меня?! Эгоист!.. Не верю я в эту любовь без границ, Аня. В итоге все думают о своем интересе, и никто не хочет думать об интересах любимого.
— Лара! Ларочка… Но вот же я — твой Андрей. Аня — оболочка, внутри я — тот, кто тебе нужен и кого ты любишь. Не смотри на внешность! Я — Андрей, я мужчина, во мне нет ни капли женского, поверь! И я люблю тебя, я сделаю тебя счастливой, я напишу тебе прекрасные стихи… Это только оболочка, — захлебываясь слезами, безнадежно повторяла Анна.
— Анечка, родная моя. Успокойся. Выпей вот это… Завтра мы посмотрим, что скажут анализы. Это все нарушенный гормональный фон, милая. У спортсменов и не такое случается. Ну, не плачь, ты же умница у нас, красавица… — Лара Михайловна заботливо вытирала Ане слезы. — Мне бы такую дочку, я бы с ума сошла от счастья…
— Пусть хоть дочкой, лишь бы с тобой… — Аня стала горячо целовать лицо и руки Лары Михайловны. Та отпрянула.
— А вот это уже некрасиво, Аня, и по отношению к твоим родителям особенно. Иди, тебе пора. Я скажу Сергею Максимовичу, чтобы договорился с психологом о приеме вне очереди.
* * *
Аня стояла на краю крыши высотного дома и смотрела в небо. Отполыхал закат. Сумерки сгущались, становилось прохладно. Не было обидно, не было больно, не было даже грустно. Никакого отчаяния или ужаса. В душе зрела черная противная пустота. И ощущать ее было невыносимо.
Аня раскинула руки, как крылья, и полетела вниз…
В следующей жизни - 4 (финал)
Боль. Боль. Боль… — монотонно капало лекарство в капельнице. Монотонная изнуряющая боль сверлит мозг, проникая тонким сверлом в позвоночник, и отдается во всем теле. Свет мягкий, приглушенный. Ночник? Во рту пересохло. Простонал:
— Пить, дайте пить. — Он почувствовал, как прохладный носик поильника коснулся губ. Напился, и стало намного легче. Глаза различили фигуру человека в белом, стоящего возле кровати.
— Что со мной? Где я?
— В послеоперационном отделении. Два часа назад вас прооперировали. Вы ничего не помните?
— Помню… Лара… Балкон. Я хотел умереть, доктор. Потом она убила меня, тапкой, когда я был тараканом. Потом… потом я лизал ее руки, а она щекотала мне брюшко… Потом опять балкон. Стадион… спартакиада… первое место. Ленка Курочкина щиплется больно… Ларочка, я люблю тебя… И вниз с крыши. Всё болит…
— Болит — так и должно быть, наркоз отходит. Ничего, это скоро пройдет, потерпите. А вот в голове у вас каша странная. Через пару дней вас осмотрит психиатр.
— Я сошел с ума, и не было никакого падения с балкона?!
— Попытка самоубийства была. Падение было, невероятно счастливое падение — вы угодили на узенькую полоску газона под вашими окнами. А на газоне подстриженный кустарник — вот он-то и спас вас.
— А как же таракан, котенок?..
— Вот психиатр и разберется с вашими тараканами. Сейчас вам сделают укол, и вы уснете. Поправляйтесь. — Доктор заботливо подоткнул одеяло и вышел.
* * *
— Лежи, лежи, тебе подниматься рано. Сейчас утку вымою, полы протру, всё посвежее в палате станет. — Нянечка Шура протерла тумбочку и готовила швабру, чтобы мыть полы.
— И окно откройте, пожалуйста.
— И окно открою. Хорошо сейчас на улице, весна. А ты — суицидник, значит?
— Да, вот…
— Ну и дурак. Грех большой, неужто не знаешь?
— Слышал. Надеялся, что уж в следующей жизни все сложится как надо.
— В какой такой следующей жизни?.. — Шура отжала тряпку, выпрямилась и неловко поправила съехавшую косынку запястьями рук, одетых в ярко-синие резиновые перчатки. — Жизнь одна. Кто ж тебе ее даст, следующую жизнь?
— Бог, наверно. Не знаю.
— Вот именно что не знаешь! Напридумывают себе — и давай с крыш сигать. Вы, значит, сигать почем зря будете, а Бог вам жизни раздавай… Сам-то думай, что говоришь!
— Ну да, фигня получается, — засмеялся Андрей. Ему было хорошо: голова не болела, позвоночник не ныл, и боль в ногах была вполне терпимой. И хотя он чувствовал стыд, настроение все равно почему-то было радостным, легким. — Не знал я ничего об этом, теть Шур, и спросить не у кого…
— А я тебе завтра батюшку нашего приведу, отца Михаила. Он тебе всё и расскажет. У нас в больнице храм недавно открыли — великомученика Пантелеимона, — с гордостью поведала Шура. — Заодно исповедуй ему грех-то свой смертный.
* * *
— Ну что, раб Божий Андрей, накосячил? Как же ты так, милый друг? Болит сильно? — У отца Михаила громкий голос, борода лопатой и круто вьющаяся рыжая шевелюра. Из-под подрясника торчат «казаки» размера этак 46-го. В руках он держал мотоциклетный шлем и широко улыбался.
«Вот тебе и батюшка!» — удивленно подумал Андрей, а вслух сказал:
— Да уже легче намного. Ноги только… Но терпимо. Что ж, сам виноват, накосячил, — и тоже улыбнулся вслед за батюшкой.
— Рассказывай, Андрюш, — просто сказал отец Михаил, придвигая стул поближе к кровати. Водрузил шлем на тумбочку и приготовился слушать.
* * *
— Н-да… Круто тебя колбасило. Эти «перерождения» в таракашек и кошечек — глюк от наркоза, конечно. Но какая бы причина не была, надо тебе осмыслить: а для чего мне это Бог попустил пережить? Подумай крепко, ладно? Жизнь у нас одна, и смерть — одна. Потом — суд и воскресение. Следующая жизнь у нас, брат, уже вечная будет. И расклад простой: кто-то будет вечно блаженствовать, а кому-то придется вечно в озере огненном париться. — Отец Михаил стал надевать епитрахиль и поручи, шепча тихонько молитвы и целуя священное облачение.
— А как же кришнаиты? Они верят, что будут все время заново рождаться. Что плохого в реинкарнации? Это же, по сути, бессмертие.
— Ну, ты загнул — бессмертие!.. Бессмертие — это когда смерти нет. Вот Христос — Он победил смерть. Для верующих в Него смерти уже нет. А у кришнаитов не бессмертие, это ты брат, маху дал. У них как раз наоборот — периодическое умирание, смерть, смерть, смерть… Царство смерти! Да ты сам сколько раз в своих видениях умер? Уж теперь лучше меня это знать должен, ведь тебе Господь на личном, можно сказать, опыте открыл.
— Да, урок был и эффектный, и эффективный. Стыдно теперь.
— Что стыдно — это неплохо. Стыд грех выжигает. — Отец Михаил снял с тумбочки шлем и стал озираться в поисках, куда бы его пристроить. Не найдя, бережно положил его на пол, а на тумбочке разместил крест и Евангелие. — Но самый главный их обман, Андрюш, вот в чем: ты, когда под наркозом был, каждый раз, воскресая в новой оболочке, сохранял прошлую память, оставался одной и той же личностью, а ведь в их верованиях душа после смерти теряет все свойства личности и из прошлого не помнит ни хре… ничего. Личность исчезает, умирает. Ну и какой, скажи, в этой канители с реинкарнацией толк?
— Да ну ее, батюшка, реинкарнацию эту! И вспоминать больше не хочу! Жить хочется, отец Михаил. Любить — пусть даже неразделенной любовью. Стихи сочинять, песни петь, есть противную овсянку на воде. Ах, как хорошо, когда ты живой! Ноги ноют — да слава Богу, живой! Холод почувствовал — круто, значит, жив! Жарко — опять слава Богу!.. А мир-то какой красивый. И ты можешь всю эту красоту видеть и наслаждаться… А люди какие интересные вокруг… Господи! Какой же я идиот был, что не ценил этого богатства!
— Вот это пафос! — Батюшка одобрительно поднял обе руки с оттопыренными большими пальцами. Да, Андрюша, вот теперь вижу — во-первых, ты точно поэт, а во-вторых — ко греху своему возвращаться не собираешься.
— Никогда!
* * *
— Лара Михайловна! Что я вам сейчас скажу!.. Только сядьте сначала. То есть, не вставайте, сидите.
— Юля, ну почему ты всегда так орешь, как будто пожар случился? — Лара недовольно поморщилась и спрятала в ящик стола мятый листок, который она читала перед тем, как в кабинет ворвалась с криком медсестра Юля.
— Этот… Больной ваш, который разбился… ну, Андрей. Вот письмо у вас… Он выжил!
— Что?!
— У нас в послеоперационной травматологии лежит. Прооперировали. Переломов много сложных, но живой! И прогноз положительный!..
— Почему мне не сказали?!
— Так не знал никто. Вот только сейчас его карту нашли — и мне. А я сразу — к вам… Лара Михайловна, вы хоть тапочки наденьте!
* * *
— Это ты… Живой. А я думала — всё…
— Прости…
— Я люблю тебя… Неужели не знал?
— Теперь знаю. И я…
— Никогда, слышишь, никогда не смей!.. — Лара нежно сжимала в ладонях его лицо, и слезы капали ему на веки, на губы… — Дурачок мой маленький, мой глупый малыш.
— Никогда, клянусь! Жизнь одна, и она прекрасна. Просто мы часто этого не замечаем. И для настоящей любви нет ничего невозможного. Нагнись, я хочу тебя поцеловать.
* * *
Андрея выписали из больницы не скоро, хирургам еще пришлось с ним повозиться. Конечно, Лара и Андрей поженились, у них родились дети… Увы, болезнь Андрея так и не удалось вылечить. Только вряд ли, глядя на них, вы могли бы сказать, что есть на земле пара, более счастливая, чем эта.
Счастье всегда рядом, просто сквозь черные очки эгоизма и меланхолии мы его не замечаем, отворачиваемся от него, чтобы лелеять свои страдания. Так что никогда не спешите делать выводы о том, что ваша жизнь беспросветно несчастна.
Будьте счастливы!
Конец