Серия: Мемуарство / Детство
В большой любви и согласии жили-поживали мы с дедушкой и в относительном мире, при сохранении в силе ратифицированного дедом пакта о ненападении и гражданских правах, – с бабушкой до тех пор, пока меня не отправили в Москву набираться знаний и столичного гламура.
До отъезда из благословенного города Козлов (тогда – Мичуринск) моим образованием занимались дед, две бабки и все соседи по улице. Меня почему-то любили и называли исключительно Танечкой. Это вызывало периодические возмущения в среде моих подружек, обделенных ласковым обращением ближних. «Наташка, Ирка, Людка, Колька, Сашка…» – другие обращения как-то не бытовали на нашей улице, так что возмущались девчонки совершенно справедливо: «танечка» в ситуации повсеместного использования пренебрежительных суффиксов звучало как «королева Татиана I». Сколько раз они на общих собраниях ставили мне на вид такое недопустимое отличие, сколько раз девочки принимали твердое и непреклонное решение не называть меня Танечкой!.. но через 20 минут опять слышалось: «Баб Варь, а Танечка на улицу выйдет?»
Так и существовала я в перманентной обстановке когнитивного диссонанса, когда, с одной стороны, слышала от своих подруг уменьшительно-ласкательное обращение, а с другой – постоянные упреки за это же самое. Возможно, это и стало причиной присущего мне ныне философско-пофигистского взгляда на жизнь.
Дед, разумеется, баловал меня, но относился к малявке с уважением и практически никогда не повышал голос, даже когда я натырила яблок, ободрав свисавшие к нам через забор ветки соседских яблонь. Яблок у нас и своих было полно, но меня раздражала безхозность соседских, хотя сорта они были неважнецкого. Стырить я успела всего-то штук шесть и рачительно укутывала их сорванной травой тут же, у забора, когда была застукана дедом. Он помрачнел лицом и стал тихо и медленно говорить мне, чтобы я никогда так больше не делала… Потом заставил взять эти несчастные деревянные яблоки в подол фартучка, взял за руку и повел через переулок к калитке соседей. Позвонил, велел отдать яблоки, извинился…
Наверное, уже тогда я была закоренелой преступницей, но мне не было стыдно за свой поступок, и позорного шествия по улице я не стыдилась, но все нутро полыхало от горечи, и при взгляде на хмурое лицо дедушки сердце разрывалось от осознания причиненного ему страдания. Плохо было так, что даже плакать не могла.
Так мы и страдали: дед – переживая за мою преступную натуру, а я – переживая за то, что огорчила деда. Может, часа два страдали. Потом помирились, и вечером он взял меня с собой, когда пошел играть в домино. Вот это было счастье! Бабушка и мама не разрешали деду водить меня к доминошному столу, чтобы я не научилась там плохим словам, а мне уже тогда в мужской компании было интереснее, чем в женской. Этим вечером дед наплевал на запреты – пережив совместное горе, мы не могли спокойно расстаться и заняться каждый своим делом.
Я была так рада, что прыгала, и крутилась, и скакала, и бегала задом, в результате чего попала под велосипед Толяна. Натурально – прямо под велосипед. Он проехал по мне всеми двумя колесами! Правда, на мне это почему-то никак не сказалось – ни царапины, ни синячка.
Доминошники обступили меня, вытащили из пыли и стали щупать ребра, а дед пошел убивать Толяна. Тут я поняла, чего мне не довелось услышать, когда я потырила яблоки. Все богатство словосочетаний досталось бедному Толяну, а я радостно хохотала от щекотки и вырывалась из рук доминошников, довольная приключением и любовью дедушки, явленной в обилии и изощренности мата, пролившегося на голову Толяна.
В тот вечер мужикам не надо было искать повода, чтобы послать к самогонщице улемихе гонца. Дедушка, доставая заначенный от бабки рубль, устало сказал:
– Ну, Танечка, домой меня доведешь? Не бросишь пьяного деда?
А я висла у него на плечах, терлась башкой о щетину и слюнявила щеки.
– Я тебя, дедуль, никогда-никогда не брошу и от бабули защитю!
Дед умер в 82-м, когда мне было 27 лет. До последнего его вздоха я держала его руку в своей и все ловила ниточку пульса…
А потом обмывала его… а потом приняла из рук фельдшера, делавшего заморозку, то, завернутое в клеенку, что он вынул из живота дедушки, и закопала под своей яблонькой, которую мой дед посадил в день, когда я родилась.
Царствие Небесное да подаст тебе Господь, дедушка Алеша.
О суффиксах, ворованных яблоках и дорожно-транспортных происшествиях